Учёные беседы в городе Лейпциге

Лучшие онлайн-игры

— Черт бы побрал почтенных жителей славного города Лейпцига! Как рано они ложатся спать! — в сердцах воскликнул студент Филипп Розенкранц, оступившись в темноте и угодив ногой прямо в сточную канаву.

Вечер был ноябрьский, сырой и безлунный. В окнах не светилось ни одного огонька. Розенкранц лишь сегодня приехал в Лейпциг, ни с кем еще не был знаком и решительно не знал, где ему переночевать. Вдруг он услышал шаги, шлепающие по грязи ему навстречу. Розенкранц остановился. «Может быть, судьба погнала этого человека из дому в такой час и в такую погоду, чтобы он помог мне отыскать ночлег?» — подумал студент и стал ждать.

Шаги, уже совсем близкие, смолкли, и вдруг, прямо перед Розенкранцем во тьме возник узкий, ярко освещенный прямоугольник — это открылась дверь. Оттуда потянуло табачным дымом и жареной колбасой. «Мне повезло,— подумал Розенкранц.— Это несомненно кабачок». Он придержал дверь и вошел следом за человеком, открывшим ее. Человек этот — толстый пожилой горожанин, одетый в долгополый кафтан темно-синего цвета — подозрительно посмотрел на Розенкранца и торопливыми шагами направился в дальний угол кабачка, где за столом, уставленным глиняными пивными кружками, сидела веселая компания студентов.

— Кристофер Вагнер,— сказал горожанин, свирепо уставясь на маленького смуглого студента в черном бархатном берете.— Я потерял тысячу гульденов из-за того, что поверил в твою мнимую ученость. Ты не ученый, ты — шарлатан!

Вагнер вскочил так стремительно, что тяжелый дубовый табурет, на котором он сидел, с грохотом отлетел к стене.

— Как вы смеете, господин Паульман,— закричал он,— называть шарлатаном меня, ученика знаменитого доктора Фауста?!

Студенты загалдели. Тут же на шум прибежал хозяин погребка Ауэрбах.

— Успокойтесь, господа студенты,— закричал он.— Опять вы затеваете ссору! Что случилось?

Горожанин тяжело опустился на скамью.

— Этот негодяй Вагнер,— сказал он,— совершенно разорил меня. Вы только послушайте, любезный господин Ауэрбах! У меня умер брат и оставил мне в наследство тысячу гульденов. Я, разумеется, стал думать, как бы повыгоднее употребить эти деньги. Тут, в недобрый час, подвернулся мне этот Кристофер Вагнер. «Господин Паульман,— сказал он.— Хотите, я составлю ваш гороскоп и по расположению светил узнаю, в каком деле вы особенно преуспеете? Только скажите, когда вы родились, и как можно точнее». Моя покойная матушка всегда говорила, что родила меня в 1478 году, в Троицын день между полуднем и закатом. Вагнер это записал и через неделю принес мне вот эту бессмысленную и лживую бумажку! — господин Паульман бросил на стол лист бумаги, на котором была начертана какая-то фигура, испещренная причудливыми значками.

Вагнер перехватил лист и бережно расправил его на столе.

— Вы беретесь судить о вещах, господин Паульман,— сказал он надменно,— в которых ничего не смыслите. Этот гороскоп составлен по всем правилам благородного искусства астрологии. Я объясню вам эти правила — не для того, чтобы просветить ваше невежество, это бесполезно, а для того, чтобы вы поняли, сколько знаний и труда вложил я в этот гороскоп, и устыдились своей неприличной брани.

Гороскоп составляется так. Я начертил два квадрата, один внутри другого, в меньшем написал ваше имя, а больший разделил на двенадцать равных треугольников — их называют домами. Затем я вычислил расположение светил в момент вашего рождения, господин Паульман. Мы, астрологи, изучаем законы движения светил вокруг Земли и можем вычислить их расположение в любой день и час любого года. Жаль только,— продолжал Вагнер задумчиво,— что нельзя хорошенько рассмотреть каждую звезду в отдельности, ведь они так далеко, что кажутся нам блестящими точками.

— Когда-нибудь рассмотрим! — воскликнул один из студентов.— Старинный английский ученый Роджер Бекон еще в XIII веке говорил, что прозрачные тела можно обработать таким образом, что сквозь них самые отдаленные предметы покажутся близкими. И, действительно, вскоре люди придумали очки. И еще появится человек, который сделает такие сильные очки, что они приблизят к нам звезды.

— Ах, скорее бы такой человек появился! — вздохнул Вагнер и продолжал свой рассказ.— Я разделил полученное изображение небесной сферы на двенадцать равных частей, соответственно двенадцати домам гороскопа и расписал знаки светил по домам. Гороскоп был составлен, оставалось его только истолковать. Первый дом называется домом рождения; сочетание светил в первом доме господина Паульмана указывает, что он доживет до весьма преклонных лет.

— Я уже до них дожил,— перебил Паульман.— И вовсе не надо быть ученым астрологом, чтобы сообщить мне об этом. Гораздо интереснее для меня оказались планеты в девятом и десятом домах, якобы ведающих торговлей и путешествиями. Они пообещали мне необыкновенный успех и в том и в другом. Я имел глупость им поверить, на всю тысячу гульденов, оставленную мне в наследство, накупил товаров для торговли с заморскими странами и снарядил корабль. И что же? Едва корабль вышел в море, как на него напали пираты, товары разграбили, а корабль потопили. Я потерял большие деньги, а виноват в этом ты, Кристофер Вагнер!

— Вы ошибаетесь, почтенный человек,— вмешался молчавший до сих пор Розенкранц.— Виноват не Кристофер Вагнер, а вы сами.

— Я?! — Паульман выпучил глаза.

— Конечно вы. Вспомните, вы сказали, что родились между полуднем и закатом. Это не точное время, а приблизительное. Естественно, что и гороскоп вышел только приблизительным.

— Приблизительным?! — в ярости закричал Паульман.— Да он лжив от первого до последнего слова!

— Вовсе нет. Ведь вы выгодно приобрели товары — так?

— Так,— неуверенно ответил Паульман.

— Удачно снарядили корабль?

— Да.

— Вот видите!

— Всегда вы сумеете придумать отговорку! — Паульман плюнул и ушел, сердито хлопнув дверью.

— Благодарю тебя, незнакомец!— торжественно сказал Вагнер и крепко пожал Розенкранцу руку.— Ты понимаешь всю тонкость и сложность благородного искусства астрологии! Садись и пей вместе с нами.

Студенты потеснились за столом и дали место Розенкранцу. Через минуту они шумели и смеялись, совершенно забыв про неудавшийся гороскоп и незадачливого господина Паульмана.

Время шло к полуночи, пора было подумать и о ночлеге. Розенкранц оглядел студентов.

— Друзья мои,— сказал он весело.— Я здесь чужой и мне негде переночевать!'

— Ну так пойдем ко мне,— мгновенно откликнулся Вагнер.— Я живу в доме доктора Фауста, моего учителя.

Они распрощались со студентами и вышли. По дороге Вагнер спросил Розенкранца, где тот учился.

— О, я много где учился! В Кенигсберге, в Париже, в Кракове.

— Так ты, наверное, ученейший человек! — восхитился Вагнер.

Розенкранц кивнул.

— Я хорошо знаю астрономию, химию и медицину, и очень хорошо математику,— сказал он.

— А мне математика давалась с трудом,— вздохнул Вагнер.— Монах Беда Достопочтенный, который жил в VIII веке и написал замечательный трактат «О счислении», как-то сказал: «В мире есть много трудных вещей, но нет ничего труднее, чем четыре действия арифметики». И я с ним совершенно согласен. А ведь ему было легче, чем нам. В то время не было необходимости в особо тонких расчетах, потому что еще не были изобретены многие сложные механизмы, такие, как молот, приводимый в движение водяным колесом, или новый ткацкий станок.

— Ну нет, — возразил Розенкранц,— достопочтенному монаху было куда труднее, чем нам. Ведь в его время арабские цифры в Европе еще не были известны и пользовались только римскими. А это очень неудобно. Например, чтобы написать двадцать тысяч, нужно было двадцать раз повторить знак тысячи. А если эти двадцать тысяч нужно умножить на что-нибудь, тоже состоящее из двадцати знаков? Нет, нам гораздо легче! Арабскими цифрами, с помощью нуля — вот замечательная цифра! — можно легко и просто написать самое большое число.

У входа в большой темный дом Вагнер остановился. Он достал из кармана ключ, отпер массивную дверь, осторожно прикрыл ее и шепнул Розенкранцу.

— Вот мы и пришли. Только тихо — доктор Фауст по ночам работает и не любит, чтобы ему мешали.

В прихожей было совершенно темно. Розенкранц сразу же ударился о какой-то острый угол и остановился, не зная куда идти. Вагнер взял его за руку и повел по крутой деревянной лестнице. На верхней площадке он наклонился к самому уху Розенкранца и прошептал:

— Теперь постарайтесь даже не дышать — мы должны пройти через кабинет доктора Фауста.

Вагнер бесшумно отворил низенькую дверь, и студенты оказались на узкой галерее, прилепившейся под самым потолком огромной и высокой сводчатой комнаты. Углы ее и галерея тонули во мраке, лишь кое-где тускло поблескивали стеклянные колбы и реторты. Розенкранц осторожно посмотрел вниз и там — далеко, словно на дне колодца — увидел свет. Ярко, как звезда, горел огонь в тигле, над ним склонился человек в черном, бережно державший в руках реторту, в которой сияла и переливалась какая-то жидкость кроваво-красного цвета.

Все это промелькнуло перед Розенкранцем за одну минуту, Вагнер быстро провел его по галерее и втащил в какую-то тесную каморку.

—- Ну вот,— сказал он.— Здесь я живу. Располагайся.

Не зажигая света, в темноте они разделись и улеглись на дощатую неустойчивую кровать.

Вагнер сразу же уснул, а Розенкранцу вдруг стали лезть в голову всякие мысли. Он вспомнил все слышанные им фантастические истории о докторе Фаусте, о том, что будто бы он знается с нечистой силой, может вызывать души умерших и что в пробирке он вырастил сверхъестественное маленькое живое существо — гомункулуса.

Розенкранц залез под одеяло с головой, закрыл глаза и старался уснуть. Но вдруг он вздрогнул и сел на постели: из кабинета Фауста послышались странные гулкие голоса и скрипучий смех.

— С нами крестная сила! — прошептал Розенкранц, крестясь. Но любопытство пересилило страх. Он соскользнул с кровати, стараясь не разбудить Вагнера и, не надевая башмаков, на цыпочках вышел на галерею.

Замирая от страха, Розенкранц заглянул в кабинет. Он ожидал увидеть там скопище бесов, но увидел, к удивлению своему, лишь самого Фауста и маленького, сухонького, совершенно лысого старичка с большой седой бородой. Фауст стоял, скорбно опустив голову, а старичок сидя у стола, внимательно разглядывал на свет ту самую реторту, которую Розенкранц уже видел в руках у Фауста. Только теперь красная жидкость в ней не сияла, а была темного, тусклого цвета. Старичок смеялся тихим скрипучим смехом..

Фауст поднял голову и с упреком сказал:

— Я не думал, что вас так развеселит моя печальная неудача, господин Келлер.— Он говорил негромко, но голос его, отдаваясь под сводами, звучал гулко и торжественно.

Старичок продолжал смеяться.

— Ах, Фауст,— проговорил он наконец.— Не сердитесь, но я не могу сочувствовать вашей очередной неудаче, потому что считаю все эти алхимические занятия совершеннейшей чепухой.

— Вы считаете чепухой,— воскликнул Фауст,— величайшую задачу человечества — отыскание философского камня? Отыскание чудодейственного средства, которое способно превращать в золото неблагородные металлы, излечивать все болезни, возвращать молодость и продлевать жизнь?

— Как вы можете говорить подобный вздор! — рассердился Келлер.— Ведь вы врач, вы изучали внутреннее строение человеческого тела и должны знать, что разные болезни происходят от разных причин. Так что излечить их все одним средством невозможно. Мой давний ученик и друг, знаменитый теперь врач Парацельсий открыл четыре причины возникновения болезней: атмосферные влияния, ядовитые вещества, попавшие в организм с едой и питьем, психические влияния и, наконец. Божье попущение. И он говорит, что задача химика — не отыскивать чудодейственный философский камень, а изготовлять лекарства.

— Я слышал,— перебил Фауст,— что ваш знаменитый Парацельсий в Базеле публично сжег сочинения всех своих предшественников, в том числе и Авиценны.

— Что делать,— ответил Келлер,— Парацельсия обуревает гордыня, и он считает себя основателем новой медицины. Но согласитесь, что он действительно первым взглянул на процессы, происходящие в человеческом организме, как на процессы химические.

— Вот видите! — воскликнул Фауст.— Вы сами признаете, что медицина и алхимия неразрывно связаны. Базилий Валентин, великий алхимик, утверждал, что все природные тела, органические и неорганические, состоят из трех основных первичных элементов: серы, ртути и соли, находящихся в разных соотношениях. И если при помощи философского камня можно будет изменять соотношения этих элементов, то мы сможем превращать неблагородные металлы в золото, а больное человеческое тело — в здоровое.

— Все тела состоят из ртути, серы и соли? — Келлер захохотал.— Значит, смешивая эти три вещества, можно получить все, что угодно?

— Вы нарочно делаете вид, что не понимаете меня,— с досадой сказал Фауст.— Я говорю не об обыкновенных сере, ртути и соли, а о философских. Это не материальные вещества, а свойства природных тел. Сера означает горючесть, ртуть — испаряемость, а соль — устойчивость. Если эти свойства находятся в равновесии, то металл благороден, а человек здоров, но если равновесия нет, то металл получается неблагородным, а человек заболевает. В человеческом организме избыток серы вызывает лихорадку и чуму, ртути — паралич и уныние, соли — водянку и расстройство желудка...

— И ваш долг как врача лекарствами или хирургическим путем лечить болезни, от чего бы они ни происходили, а не пытаться делать фальшивое золото, подобно тем презренным и корыстным людям, которых в последнее время так много появилось среди алхимиков, и которые позорят звание ученого.

— Вы оскорбляете меня, господин Келлер,— сказал Фауст,— сравнивая с этими обманщиками. Вы знаете, что я не ищу корысти. Я хочу познать свойства веществ, чтобы изменять их по своему усмотрению, хочу, чтобы они были подвластны мне!

— Вот-вот! — перебил Келлер.— Хотя вы занимаетесь действительно нужным делом — изучаете свойства веществ и ставите химические опыты, которые весьма полезны в металлургии и для производства красок, стекла, мозаики, эмали — все разумное и полезное тонет у вас в океане пустой болтовни. Впрочем, вас не переубедишь,— сказал он, простился с Фаустом и ушел.

Когда дверь за Келлером закрылась, Фауст взял в руки свою реторту, еще раз посмотрел на нее и с силой бросил об пол. Зазвенело стекло. Фауст мрачно смотрел, как по каменному полу медленно растекается большая темная лужа. Потом он вздохнул, опустился на колени и стал собирать осколки.

От разлитой жидкости тонкой струйкой поднимался кверху удушливый пар. У Розенкранца зачесалось в носу, и он громко чихнул три раза подряд. Фауст, вздрогнув, поднял голову.

— Кто здесь? — спросил он громовым голосом.

— Я,— ответил перепуганный Розенкранц.

— Кто ты такой и как попал ночью в мой дом?

Розенкранц сбивчиво объяснил. Фауст смягчился.

— Иди сюда, поможешь мне. Розенкранц по скрипучей лесенке сбежал вниз и остановился против Фауста. Фауст окинул его взглядом с ног до головы и усмехнулся.

— Возьми тряпку и вытри эту лужу.

Розенкранц бросился было исполнять приказание, но замер, не решаясь прикоснуться к таинственной жидкости.

Фауст вновь усмехнулся.

— Не бойся, — сказал он,— эта жидкость совершенно безвредна и совершенно бесполезна. Мой опыт не удался.

— А что это был за опыт?

Фауст задумался.

— Для того чтобы объяснить это, потребуется очень много времени. Изучал ли ты химию?

— Нет.

— Тогда вряд ли ты сможешь что-нибудь понять из моих объяснений.

Розенкранц насухо вытер лужу и выпрямился, держа тряпку в руке.

— Доктор,— сказал он нерешительно,— а вам не нужен еще один ученик? Даю вам слово, я постигну химию, и может быть тогда с моей помощью ваш опыт удастся!